моей Кале

В этом многоэтажном лесу
не меняй меня на колбасу.

Содрогаются небеса,
если все вокруг — колбаса.

И расшатываются весы
от одной на всех колбасы.
— 

Эта идиллия разрывает меня на части .
Охуеваю от радости и от счастья

охуеваю не меньше, если не больше.
Помилуй меня за это, мой светлый Боже.

И темный мой Боже, помилуй меня тоже.
(И Тот, и Другой — по сути Одно и То же.)

Ах, как же мне сказочно — ну, прямо, не жизнь, а сон.
Вот только мухи, но их хватает всегда.
Если мимо проскачет розовый слон —
это будет лучшая в жизни среда.

Хочется раствориться, сойти на нет —
чтоб не нужны стали секс, туалет, еда,
чтоб не нужны стали секс, еда, туалет,
и не оставить ни одного следа.

Тихо спит мой ненаглядный малыш.
Около трех по полудню. Сентябрьский зной.
Лишь бы он помнил подольше про вечность. Лишь.
Я иногда бываю почти не злой.
— 

Чистота, тишина вокруг
миллион миллионов лет.
Только свастики детских рук
тянут маленький пистолет.

Только звезды московских лиц.
Только пульс родных биомасс.
Я живу в одной из столиц.
Я — одна из её гримас.

Только сумерки в ямах крыш
и провалах бетонных мантр.
— Это Карлсон… приём… Малыш?..
Видишь маленький автомат?

На игрушечном мире печать.
Крепко заперто всё, что там.
И опять ничего не начать.
Тара-там, тара-там, та-там.
— 

Годы берут свое.
В мире усталых женщин
можно быть хоть свиньей.
В мире, где правят вещи,

можно быть хоть овцой.
В мире глухих и грубых,
в мире живых мертвецов,
в мире ходячих трупов.

Столько всего вокруг!
Деревья, бабочки, звезды,
и дальше — за кругом круг,
и больше не нужен воздух,

не говоря про еду
и подуставшее тело,
которое в этом аду
тридцать три года ело.

Вырваться б из оков
наших смешных поллюций —
календарных веков,
бессмысленных революций,

кукольных диктатур,
подгоревшего мяса —
в две тысячи пятом году,
в мире, где правит масса.

Комментарии :  ₁₁